Песня записана 7-8 марта 2005 года. В буклете значится также, что при записи использован фрагмент инструментальной композиции собственного сочинения «Ave Maria!». Об этом мы тоже поговорим в свое время.

Итак, что можно сказать о песне. Инструментальна она не слишком богата, но зато все там вполне уместно, так что этой частью я тоже очень доволен. Единственно только, очень уж неестественно звучит перебор на синтетическом басу. Дело в том, что когда-то я придумал басовый перебор. Не сложный, но мне нравилось. Специально для него я написал подходящий текст. Как вы понимаете, это и был «Пилат». Но при записи настоящего баса у меня не было, поэтому пришлось переложить партию на клавиши. Ну и – вот что получилось.

Теперь о фрагменте инструментальной композиции. Действительно, еще ранее я придумал инструментал, который назвал «Ave Maria!». Он мне очень нравился, но вот записать его все как-то не получалось. Потом, когда был написан «Пилат», стало ясно, что ему не хватает как раз значительной инструментальной части. И я попробовал вставить туда часть написанного ранее инструментала. Он вписался как родной. Естественно, мне было очень стыдно. Написал музыку, посвятил не кому-нибудь, а самой Богородице, а потом взял и стырил ее. Получалось нехорошо. Поэтому я решил не забирать эту музыку совсем, а просто заимствовать ее. Поэтому я записал параллельно «Пилату» еще и «Ave Maria!», а потом кусок вырезал и вставил. К сожалению, инструментал не слишком удался. По существу, удалась только вторая часть, та, которая и попала в «Пилат». Конечно, все это как-то не очень красиво вышло, и мне на самом деле до сих пор немного стыдно. Но, надеюсь, Дева Мария меня поймет – все-таки песня получилась хорошей!

И давайте теперь перейдем к тексту. Текст очень коротенький – три небольших четверостишия. При этом он настолько емкий, что вместил в себя и судьбу и переживания одного из самых трагических героев «Мастера и Маргариты», да и Библии, хотя библейский Понтий Пилат выглядит не столь выигрышно.

Я чувствую, что прежде, чем продолжать разговор об этой песне, мы должны на некоторое время отвлечься, и обратиться к одной из самых любимых моих книг – «Мастеру и Маргарите». Я хочу поговорить только об одном герое и этой книги и моей песни – Пилате Понтийском, пятом прокураторе Иудеи, всаднике Золотое Копье, сыне короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы.

Не знаю почему, но для меня Пилат – это одна из ключевых фигур романа. Более того, самая трагическая фигура. Мне не так жаль Маргариты, задыхающейся с нелюбимым мужем, или Мастера, томящегося в клинике для душевнобольных; тем более, мне не жаль всех тех совслужащих, которые пострадали от Воландовской шайки – всех этих берлиозов, варенух, лиходеевых. Мне жаль его – этого бесконечно несчастного человека, который искупал вечным бессмертием свою минутную слабость. Наверное, более чем Пилата, может быть жаль только его пса Бангу, который разделил это проклятие с хозяином. Но речь сейчас не о нем.

Я ясно вижу его, сидящего на троне посреди темно-коричневой пустыни. У ног его кровавым пятном пылает лужа фалернского вина, которая никогда не будет вытерта. Он смертельно устал, он трет глаза дрожащими пальцами. Та самая головная боль, которую так живо описал Булгаков, стучит в голове. Но – Боже мой! – разве в этом дело?! Да разве боль эта сейчас вообще что-то значит для него? Разве чувствует он ее сейчас? Нет. Потому что он видит ту самую лунную дорожку и того самого бродячего философа Га-Ноцри, которого он предал на смерть.

Да, вот она – его настоящая мука. Вот он – его ад! Каждое полнолунье стремиться догнать эту удаляющуюся фигуру, каждое полнолунье пытаться высказать Ему что-то очень важное, и – не находить слов. Меняю вечное бессмертие на геенну огненную. Думаю, под этой фразой он бы, не задумываясь, поставил подпись.

О, как невероятно близок мне этот человек! Мне кажется, я смог почувствовать то, что чувствует он. К сожалению, я не в силах описать это. Точнее, я попытался это сделать в своей песне.

Я очень живо ощущаю то чувство, которое возникает у него при виде Га-Ноцри. О, он слишком хорошо помнит казнь, чтобы осознавать, что она все-таки была! Но, с другой стороны, он видит эти смеющиеся глаза, слышит мягкую, чуть вкрадчивую, но все равно такую желанную речь. И – несмотря на то, что губы Его полностью разбиты и покрыты кровавой коркой, Он – о, боги! – Он улыбается! А помните тот по-детски наивный, заискивающе-жалостливый вопрос: «Скажи, но ведь казни не было?». Вот она – вера! Пойти наперекор собственной памяти, собственным глазам, которые выхватывают из лунного полумрака и спутанные волосы с налипшей на них кровавой грязью, и разорванный плетьми хитон, и заплывшие кровоподтеками глаза… Нет, все это – глупости! Потому что Он сказал, что казни не было. Да, это – истинная вера.

Как невероятно жаль этого человека! Как ужасно думать, что одна ошибка в твоей жизни может так дорого стоить. Как хочется ему загладить свою ошибку (трусость, несомненно, один из величайших пороков; - нет, я возражу тебе, философ: трусость – это величайший порок!).

Чем еще мне очень импонирует Булгаковский Понтий Пилат, так это тем, что он перерождается. Утром перед судом, на балкон, в белом плаще с кровавым подбоем, вошел совсем другой человек. Римский прокуратор, опора кесаря, олицетворение государственной машины. Да и, наверняка, не очень хороший человек. Но посмотрите, как он меняется. Это изменение не революционно – он долго идет к пониманию смысла жизни. Поначалу он даже надеется, что все пройдет, что он забудет бродячего философа. Но с каждой новой луною вместе с раскаяньем приходит осознание того, что жизнь уже никогда не будет прежней. И гордый прокуратор становится совсем другим человеком. Помните, как смиренно он умолял Га-Ноцри попросить за него? Это ли наместник великого кесаря?

Вообще, чем гениальна книга Булгакова, чем она мне особенно интересна, так это тем, что она провозглашает превалирование Добра надо Злом. Мы на протяжении всего романа видим, что нет абсолютного Зла. Воланд, воплощение Сатаны, предстает совсем не таким, каким мы привыкли видеть этого врага рода человеческого. Он, прежде всего, мудр. А эта мудрость исключает бессмысленную жестокость. Эта же мудрость делает его фактически орудием возмездия Божия. Он наказывает виноватых, но мы видим, как он как-то совсем по-человечески добро относится, например, к Мастеру и Маргарите. Конечно, Булгаков – всего лишь человек, ему не дано постичь весь абсолют Зла, но идея эта мне очень нравится. Идея того, что даже Князь Тьмы не чужд Добра. Ведь был же он когда-то ангелом, Люцифером, несущим свет.

Но вернемся к Пилату. Точнее, к песне. В ней я как раз выхватил момент его видения: та самая лунная дорога, три фигуры – две человеческих и одна – верного пса Банги. И – тот самый щемящий душу разговор. Я от имени Пилата прошу Га-Ноцри убедить меня, что казни не было. И прокуратор сам убеждает себя в этом. Раз он видит философа и разговаривает с ним, «значит, в жаркий полдень не был Ты распят. Мне ль не знать, что мертвым нет пути назад!». Но нет – и в этом заключается вся суть пытки – в конце концов он осознает, что весь тот кошмар, в нереальность которого он пытался поверить, происходил на самом деле. Лунная дорога растворяется до следующего полнолунья. И перед нами снова – недвижимая фигура, воплощенный монумент Раскаянья и Муки, пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Вот мне удалось кое-как привести повествование к завершению. Это было нелегко, поскольку тема эта слишком живо откликается в моем сердце. И я искренне горжусь этим текстом.